1/3

«Охарактеризуйте себя в двух словах», - любезно предлагается нам в женских журнальчиках.
Дайте подумать…
«Руис, ты просто смешон!»
Любимая фразочка Шона, пытающегося всеми возможными способами доказать, что я – ошибка природы. И ведь эта блондинистая шваль почему-то считает, что опускает меня ниже плинтуса. А вот хрен ему. А вот ни хрена подобного!
На самом деле я знаю, что я смешон. И меня это не радует, но и не оскорбляет.
Быть смешным – вовсе не плохо, не унизительно. Не смеются вместе со мной, так пусть смеются надо мной.
Другое дело, что мне в это время бывает очень грустно. Не обидно, а именно грустно.
А бывает, что и больно. Как сейчас…

***
Тихуана – прелестный городок в Нижней Калифорнии. Это одна сплошная барахолка, где на каждом углу тебе предлагают что-то купить и куда-то зазывают. В этой жаркой и пыльной барахолке я имел счастье появиться на свет.
Моя мать была уличной проституткой. Зная о том, чем я зарабатываю на жизнь, это может показаться забавной шуткой, не правда ли?
Что ж, я клоун. Но клоун весьма печальный.
Кто знает – может быть, не принимай Белл участия в моем воспитании, я вырос бы нормальным человеком? Увы, я рос бок о бок со всеми местными шлюхами и представления о себе и окружающих у меня формировались соответствующие. И все же я благодарен Белл – она меня любила, пусть и не могла делать это нормально.
Я вроде как взрослел. Мир вокруг меня тоже взрослел. Но мне он всегда казался нестерпимо старым, словно вечно пьяный старик Фаусто, живший по соседству от моей тетушки Элены. Такой же древний, такой же ехидный, с такими же злыми, плоскими шуточками. И потому-то мне хотелось видеть все более радужно, нежели это было на сам деле. Не могу сказать, когда я перестал видеть разницу между серым цветом мира и фальшивой пестротой воображаемой радуги. Но это было очень давно…
Я начал работать в тринадцать лет. Это был ни разу не «Firmament», а классический способ торговли телом. Хотя, конечно, роль любимчика Алехандро Кабрера (мой бывший сутенер) давала множество послаблений и привилегий – меня не пускали по кругу, не били по лицу, не накачивали наркотиками. Холили и лелеяли, что называется.
«Мы живем в полном дерьме. Вся жизнь вверху штата!»
Это я слышал чуть ли не чаще, чем «привет» и «пока». Умудрившись кое-как закончить школу, я тем же вечером упаковал свои немногочисленные пожитки и сел на вечерний автобус до Сан-Франциско. И ведь ночь, проведенная на сидении автобуса действительно казалась мне «дорогой к звездам».
А кому я был нужен здесь? Университет? Смешно! Ни способностей, ни знаний, ни желания учиться. С моим полусредним образованием я мог пойти разве что уборщиком подносов в кафе. Или рабочим на фабрику.
Но, помнится, стоял я недалеко от Голден Гейт, смотрел на свои руки. Тоненькие такие, чуть жилистые ручки, довольно ухоженные для выходца из трущоб. Смотрел… и понимал, что не могу я рабочим на фабрику пойти.
Посмеялся. Поплакал. И пошел к Матушке Бриджит, дабы делать то, что я умею в совершенстве – отсасывать и раздвигать ноги.
Мою встречу с Бриджит можно было бы назвать везением.
«…смазливенький большеглазый мальчик. Приучен бороться за существование, язык у тебя подвешен. Думаю, можно допустить тебя до работы в «Firmament»…»
Шесть лет прошло, а помню ведь… Помню слово в слово. Ведь то, что я имею сейчас – гораздо лучше, чем я мог бы иметь. Здесь я не просто хаслер. Я актер.

***
С Джошуа Тейлором – то бишь, с Шоном – отношения у меня не заладились с первой же секунды. Я не люблю, когда кто-то пытается надо мной доминировать – я сам доминирую над всеми. И какой-то надутый обесцвеченный павлин уж точно не рассматривался как возможное исключение!
Впрочем, сцепившись пару раз и здорово получив за это от Бриджит, мы с Шоном угомонились, ограничиваясь убийственными взглядами и почти дружескими оскорблениями. Но суть от этого не менялась – он меня бесил, я его бесил. По мне, так я со своими «вульгарными уличными манерами» выглядел куда как менее нелепо, чем этот… как же там Алфи его обозвал?.. трансгендер. Но Шон был одним из самых первых парней, которые пришли работать сюда. Старость-то не радость, но вполне естественно, что он имел среди остальных гораздо больший авторитет, чем я.
Но, черт возьми, какой же он придурок!
С остальными у меня были одинаково ровные отношения. Разве что к Бриджит я очень прикипел – она столько для меня сделала. О, и, разумеется, Мэтью!
С Мэттом я познакомился, когда по просьбе Бриджит заменял Райана, другого тамошнего бармена. Я был очарован! Хотя, как я слышал, стадию «увлечение натуралом» проходит каждый. А он был типичным натуралом – о Боже, эти мешковатые джинсы, драные футболки, совершенно не модная косая челка! И девушка – фи, Шон в женском облике, что тут еще сказать? Так или иначе, мне ничего не светило. Но честь и хвала Мэтту, терпеливо сносившему мои приставания.
«…Ты был милым на фоне остальных голубых маньяков, перебравших водки с тоником…»
Разумеется, моя увлеченность Мэттом быстро сошла на нет, оставив после себя только всевозможные подначки в адрес последнего. И вообще, я решил избегать какой-либо увлеченности, насмотревшись на суицидальные порывы Шона, которого отшил какой-то лысеющий бухгалтер.
Но Альфред О'Нил не спрашивал моего мнения по поводу увлеченности им. Он просто пришел и остался.

***
Это самый красивый парень, которого я когда-либо видел в своей жизни.
При виде Алфи эта мысль приходит в голову кому угодно, я уверен. Не может не прийти.
«Прошу прощения… Я по поводу объявления».
Я услышал его голос – гортанный, с такими бархатистыми интонациями. А потом только поднял голову и… и все.
Конечно, красавчик, ты по поводу объявления.
Я взял его за руку и вытянул к окну, на солнечный свет. Кто знает, может быть, это игра искусственного освещения?
Но под дождем из солнечных лучей, расцвечивающих его пепельно-светлые волосы тусклым золотом, делающих его глаза нереально похожими на морскую воду, а кожу – на молоко, этот парень выглядел невероятно…
Твою ма-а-ать… Это ж чистый амфетамин. Я увидел лик ангела…
Этот ангел оказался вполне себе милым парнем, да еще и острым на язык. Никогда не забуду его жесткого взгляда, когда он отвечал на провокации Мэтта. Да уж… далеко не ангельский взгляд, тяжелый и полный собственного превосходства. А я-то уже думал, как отказать этому нежному созданию от прелестей бордельной жизни! Но нет… если он и мог претендовать на роль ангела, то лишь падшего.
Хотя, не совсем падший – краснел очень уж мило. И вот я в очередной раз за прошедшие пять минут меняю представление об этом парне.
Мэтт спешно умотал в неизвестном направлении, оставив нас со смущенным ангелочком вдвоем. Не смог сдержаться – протягиваю руку и обвожу каждую черточку этого совершенного лица. Его кожи словно бы никогда не касалась бритва – гладкая, бархатистая… Смотря на него, прикасаясь к нему… мне кажется, я бы мог кончить только от этих невинных действий.
«У тебя такие четкие линии скул… Отличная кожа! Губы идеальные… А глаза какие роскошные! Слушай, а брови ты выщипываешь?..»
Этот восторженный лепет был бессвязным потоком сознания – все те же женские журнальчики, заменяющие людям Библию, утверждают, что мысли о сексе заметно притупляют способность адекватно мыслить. Держу пари, я тогда опустился на самый низший уровень.
Мне удалось разговорить его… в какой-то степени. Он многое не договаривал – эти искрящиеся глаза с нервно расширенными зрачками выдавали с потрохами своего обладателя.
«Я недавно приехал из Лондона…»
То-то он так странно разговаривает… с едва заметным отличием в произношении, чуть проглатывая звонкие звуки.
«Он» да «он». В голову пришла запоздалая, но такая, блин, актуальная мысль поинтересоваться, как же его зовут.
«Можешь звать меня просто «Мой ангел».
Размечтался, ага. Ладно, вру, не было такого. Его звали…
«Альфред».
Этот набор звуков странно подействовал на меня, складываясь в имя. Прохладное имя, идеально подходящее для такого прохладного облика. Было кощунственно думать о каком-либо его сокращении.
«Алфи. Меня все зовут Алфи».
Он улыбается мне. Черт возьми… как он улыбается…
Где я? Почему-то мне кажется, что я пропал…

***
Разговор Алфи и Бриджит походил на дуэль. Ожесточенную такую, техничную – как в исторических фильмах, при просмотре которых я обычно засыпаю на двадцатой минуте.
«У тебя великолепные манеры и британский акцент. На тебе обалденная, подобранная в тон глазам, рубашка от Armani, джинсы от Calvin Klein и швейцарские часики за десять штук зеленых…»
В лоб, резко и уверенно. Так, как это может делать только наша Матушка Бриджит. Любой бы растерялся.
«…Я, грубо говоря, вышел рожей — так почему бы на этом не заработать?..»
Почти любой – он же ответил сразу. Достаточно ясно и невероятно цинично…
«…Я охотно приму тебя на работу, но… с обучением, так скажем…»
Много ума не надо, чтобы понять, о каком обучении шла речь.
«Ну, Матушка, кого же вы мне сосватаете?»
Голос ехидный, но взгляд напряжен, словно бы кто-то подкрутил колки у струн его настроения. Я, признаться, испытывал схожие ощущения.
Пусть это буду я. Пожалуйста, пусть это буду я…
И – Бриджит, старая сука, на хуй Шона! – это действительно был я.
На три ночи и два дня я получил всё. Его полуприкрытые глаза, смотрящие на меня голодным, пьяным, совершенно кошачьим взглядом; тонкие пальцы, путающиеся в моих волосах. Его худое, но идеально сложенное тело, содрогающееся в черт знает каком по счету оргазме; тихие мольбы, срывающиеся в стоны…
Я в самом буквальном смысле затрахал бедного Альфреда до такой степени, что он несколько раз отключался. Как будто бы я понимал какими-то животными инстинктами, что это был первый и последний раз моего абсолютного им обладания.
Клад, который можно найти лишь однажды…
То, что я урывками получал после, суммарно едва дало бы тридцать процентов. Но какими же призрачными были эти проценты! Ведь у меня отняли его – отняли всего, без остатка. Отнял человек, который привык получать все.
Очередная отсылка на «Cosmopolitan»: противоположности почти всегда притягиваются друг к другу.
Плюс на минус. Ангел и демон…
В первый же день панический страх во взгляде моего ангела сменился пристальным интересом. И к кому?!
О, Винсент Блэкстоун – это классический демон. В свои тридцать, на фоне обильного скопления старых толстых извращенцев с ажурной надписью «Простатит» на лбу, он выглядел неприлично молодым, красивым и сексуальным.
Демон… с горящими, сумасшедшими черными глазами… даже меня цеплял поначалу этот взгляд…
А теперь Винсент пожирал Алфи этим своим гребаным взглядом. Они оба пялились друг на друга, наивно полагая, что никто этого не замечает. Уж если я заметил, то заметили все…
Заметить-то заметил… Но их обоюдный интерес совершенно не походил на похоть – которой, впрочем, там было предостаточно. Нет, этот пристальный, жадный взгляд выражал то, чего я долго не мог понять.
На каждого ангела найдется свой демон…
Хотя, правильнее будет сказать, что я этого просто не осознавал – ведь я сразу же начал ревновать. И откровенно ненавидеть.
Блэкстоун. Я ненавижу тебя... даже сейчас. За секунду до...

Пускай мне станет хуже –
тебе об этом не узнать.
А если будет нужно,
я развлеку тебя опять…

Дитя ехдно, умно, жгливо и запасливо

2/3

Замечательную новость я получил уже не первой свежести – четыре дня спустя.
Ушел? Как ушел?!
Это не поддается осмыслению. Хоть убей.
Ушел…
– Ушел? – все же переспросил я. Бриджит кивнула, с крайне сосредоточенным видом подводя глаза.
– Ага. И вернуться не обещал, сам понимаешь.
– Но… Почему?
– Почему, почему… Мозгов у парня много. Даже слишком много.
Я это и так знал. А мозгов у Алфи всегда было слишком много, так что это не оправдание.
– Бридж, у него должна быть какая-то причина. Ты бы его просто так не отпустила, даже я это прекрасно понимаю.
– Не строй из себя идиота, – посоветовала Бриджит. – А насчет О'Нила… Это его личное дело, я не думаю, что мне стоит об этом трепать всем и каждому.
Взъерошив мне волосы, она ушла, оставив меня в одиночестве подпирать локтями барную стойку.
Но ведь я – не «все и каждый». Я люблю его.
Несколько раз я звонил ему, но потом понял, что меня банально игнорируют. Но я также понимал, что не смогу спокойно спать, если не узнаю причины этого игнорирования.
Ближе к вечеру я все же пришел к нему домой. Но там Алфи тоже не оказалось. Его соседка, Фиона, сказала, что он теперь крайне редко появляется у себя на квартире. То есть, в панику можно было не впадать, но и надеяться на встречу смысла не было.
Мне считать это официальной отставкой?
Подумать только… он просто взял и кинул меня. Безо всяких объяснений, словно бы ни черта мне не должен!
«…Он ни черта тебе не должен!»
Как и я не должен думать о правоте этого идиота Тейлора.

***
У Алфи, парня со странностями и просто любителя занудствовать, была порой потребность считать горстку дней большими страшными цифрами – часами и минутами. Да при желании и секундами мог посчитать.
В уме я столько не сосчитаю, но часов, минут и секунд без него накопилось охренительно много…
Как это ни странно, но мне удалось как-то смириться с положением вещей. Жизнь стала всего лишь жизнью, а не попытками урвать жалкие крохи чужого внимания. Спокойно, привычно. Клиенты-извращенцы, клиенты-импотенты, «Мятная полночь», Мэтт, Бриджит, Шон и прочие элементы безликой толпы, до которой мне, в сущности, нет совершенно никакого дела.
Только вот я не умею «спокойно и привычно». Мне нужны краски! Мне нужны эмоции! Мне нужно хоть немного счастья!..
А в итоге у меня лишь лето – томное, пастельно-насыщенное лето, от которого остался уж небольшой огрызок. И тридцать три несчастья, чтобы была закваска для возвышенных страданий.
Я могу спать только наглотавшись снотворного. А потому часто коротаю ночи в «Мятной полуночи». И плевать на Бриджит, с пеной у рта требующей нас иметь товарный вид на двести процентов и горстями жрать таблетки.
«Типа, красота спасет мир? Красивая зависимость, ничего не скажешь...»
О'Нил думал, что говорит про секонал; на деле же, оказывается, – про себя любимого. Ну, по крайней мере, эти слова применимы к нему.
Итак, мне есть, чем заняться по ночам. Но где похоронить солнечные летние дни, я упорно не знаю. И они то ли застревают между тоненькими шелковыми ниточками, которыми я пытаюсь сшить неровные края пустоты в сердце, то ли утекают сквозь пальцы горстью бессмысленности… не знаю…
В общем, в таком вот убогом ритме катясь по наклонной, предпринимая тщетные попытки измерить жизнь часами и минутами, я докатился до двадцатых чисел августа. Точный день не назову, а уж хренову кучу часов не отсчитаю и подавно – туго у меня с математикой, туго.
Один из этих околотридцатых дней я встретил в Голден Гейт, оккупировав скамейку, с банкой пива в руке и капюшоном, надвинутым на глаза. Днем было примерно шестьдесят по Фаренгейту, сейчас же немного похолодало, а потому тоненькая ветровка не причиняла особых неудобств. Розовато-золотистые лучи закатного солнца назойливо лезли в глаза, а я, устав щуриться, то и дело дергаю за край капюшона, натягивая его чуть ли не на нос.
Мимо меня, как и вчера, и позавчера, и сто шестьдесят восемь часов назад, кусочками человечества проносится окружающий мир. Шумные компании студентов и обкуренные придурки с потерянным выражением лица; парочки, мозолящие глаза и вызывающие раздражение своим идиллическим, тошнотворно-влюбленным видом.
«Ты бы и сам не прочь выгуливать Синеглазку под ручку! Скажешь, вру?..»
Разумеется, я послал Шона на хуй. Но слова-то не пошлешь следом. Только если по смс…
Хотел бы. Да вот только Алфи это не нужно. И я не нужен. Ему, судя по всему, вообще никто не нужен…
А как же Блэкстоун?
А Блэкстоуну тоже никто не нужен. Парадокс. Может быть, поэтому между ними когда-то возникло это… взаимное притяжение? Ну, типа, минус на минус дает плюс, или как-то так… Впрочем, какая теперь разница? Алфи исчез, Винсент – тоже.
Все такое яркое, живое… Словно бы кривое зеркало из сказки отражает состояние души. Хочется курить и рвать между пальцами кусочек мягкой фольги, вытащенный из сигаретной пачки. Нервы, нервы, нервы… Слишком мало счастья и мозгов. Побиться головой о дощатую поверхность скамейки и, горестно подвывая от безысходности, пойти топиться в заливе… идти-то до него как раз минут десять, если в обход и потом в сторону Грейт Хайвэй…
Как вижу, кто-то меня уже опередил – правда, утопились эти ребята неудачно, раз уж до сих пор живы. Все с интересом косились на парочку оживленно переговаривающихся, промокших до последней нитки субъектов.
– …совсем уже сбрендил, маразматик?! – донесся до меня возмущенный голос одного из них.
Этот голос… Эти интонации…
«Помешательство прогрессирует, Тори», – так я подумал, смотря на этого парня. Остановившись где-то футах в двадцати от меня, он с остервенением скрутил в жгут длинные волосы, выжимая из них воду.
Ошибки быть не могло. Субтильный, длинноволосый, с красивым голосом и фирменными раздраженными интонациями, звучащими в этом голосе. Алфи… Алфи, черт бы тебя побрал!..
Отражение в кривом зеркале начало выцветать, мало-помалу приближаясь к истине.
– Поверь, это вышло совершенно случайно! – не слишком-то трудясь сдерживать смех, отозвался его спутник. Я в прострации разглядывал прямой силуэт парня… о нет – мужчины, замершего рядом с Алфи. Сильные руки, рельеф торса бросается в глаза благодаря облепившей его мокрой футболке; короткие темные волосы, успевшие уже подсохнуть и находящиеся в диком беспорядке… Этот человек был так ощутимо знаком, что в моей голове промелькнул стройный ряд ассоциаций: нахальная усмешка, недобрый взгляд сверкающих темных глаз, галстук, свободно болтающийся на шее…
Святая, вашу ж мать, Мария… Это же Блэкстоун. Помяни черта, называется.
И все сразу встало на свои места.
– Да ладно тебе! Водичка что надо!..
– Я уже понял, ага. Наглотался по самое дальше некуда. Приобщился, так сказать, к подводному миру! – ядовито отозвался Алфи.
– Ну, из тебя бы вышла неплохая русалочка, – все еще посмеиваясь сказал Блэкстоун.
Черт возьми… Он что, столкнул его с причала?! Идио-о-от! Да Синеглазка утонет даже в лягушатнике, я уж не говорю про восьмифутовую глубину!..
– Ага, щас. Только отращу жабры и выясню цены на подводную недвижимость, – с недовольным видом Алфи ощупал свои волосы, спутавшиеся в нечто жуткообразное. Редкое утро с ним обходилось без похожего зрелища…
– Ну Алфи… Ты стоял там… и с таким пафосным видом нес чушь… Пойми, я просто не удержался! – заверил Винсент, распутав несколько прядей и заправив ему за ухо.
– Придурок, – уже более-менее миролюбиво фыркнул Алфи. – Хорошо, хоть вовремя вытащить додумался. Ах, оно и верно – лишь бы похороны не оплачивать. Вот всегда так, вечно лишь какие-то меркантильные помыслы толкают тебя на что-нибудь доброе и веч…
Закатив глаза, Блэкстоун рывком притянул его к себе, банально затыкая рот поцелуем. Алфи особо не сопротивлялся, вполне так охотно обнимая его за шею.
Мир выцвел окончательно, сгущая все мало-мальски яркие краски вокруг этих двоих. Я смотрел на них, сам не понимая, что я чувствую, что должен чувствовать… А они целовались, казалось бы, уж целую вечность, всецело поглощенные друг другом, наплевавшие на пристальное внимание окружающих, разглядывающих эту сладкую парочку – кто-то с возмущением (как же, как же – грязные педики!), кто-то с одобрением, а кто-то и вовсе с умилением.
Алфи никогда не целовал меня так. А уж тем более не позволял мне вытворять нечто подобное на публике…
«Мы же не гребаная парочка, Тори…»
О да. Друзья с привилегиями. А парочка – это же сплошная ваниль. Это романтические поцелуи в лучшем духе Голливуда, свидания и прогулки в парке под ручку. Это два мокрых придурка, обжимающихся посреди дороги…
– Идем! – с явной неохотой отлепившись от Алфи, Блэкстоун потянул его за собой, держа за руку. Должно быть, у меня было непередаваемое выражение лица, когда я узрел их переплетающиеся пальцы. – Нам определенно пора заняться просушкой.
– Стесняюсь спросить: почему даже в построении предложения мне послышалось что-то пошлое?
– Ты знаешь… понятия не имею!
Беззаботно подкалывая друг друга и дальше, они прошли мимо меня, собираясь эпатировать публику где-нибудь в другом месте. Я же смотрел вслед их удаляющимся спинам, наотрез отказываясь верить во все увиденное…
Парочка… Альфред О'Нил и Винсент Блэкстоун – парочка, а небо на землю еще не рухнуло…
Банка с негромким скрежетом покатилась по асфальту, разбрызгивая вокруг себя оставшееся пиво. Я опустил голову, в очередной раз нервно одергивая капюшон, и увлеченно разглядывал свои колени, обтянутые джинсами; удивленно сморгнул, увидев на ткани мокрое пятнышко.
Я не плачу. У меня… у меня просто лицо мокрое…
О да, Тори. Ты как всегда гениален...

***

Если подумать, то у блондинчика есть масса недостатков… Мерзкий характер, например. Эгоистичное, самоуверенное, нервное, подлое и лицемерное существо! «Подлое» и «лицемерное» подчеркнуть. Жирно-жирно, розовым маркером. А еще…
– Эй, приятель… А тебе после такой бутылочки хреново не будет? – тоном психиатра осведомился Мэтт, вот уж минут пять как порываясь отобрать у меня бутылку текилы.
– Мэтт, отвали. Просто оставь меня в покое, я хочу нажраться и спокойно умереть.
Бекка, забыв, что я бешу ее одним своим видом, обеспокоенно разглядывала меня, явно порываясь подойти и начать сюсюкать; Мэтт жестом велел ей усмирить материнские инстинкты и ретировался, явно чувствуя себя неловко.
…А еще блондинчик не умеет пить текилу. Совершенно не умеет. Да и не горит желанием пить – только пренебрежительно морщит свой тонкий носик.
А еще он ботаник. И циничная сволочь. И говорит с акцентом. И не умеет развлекаться. И…
И мне плевать на все это, что самое дерьмовое…
Сгорбившийся, с подрагивающими губами, все еще периодически вытирающий глаза рукавом… Готов поспорить — я сейчас выгляжу таким жалким…
– Ты сейчас выглядишь таким жалким, – любезно сообщил знакомый манерный голос откуда-то слева.
– Тейлор, сгинь отсюда на хуй! – процедил я сквозь зубы, испытывая дикое желание схватить сиятельного Шона за волосы и долбануть носом о край барной стойки.
– Ты такой добрый, ах…
Вместо ответа я злобно вгрызся в ломтик лайма, которым я так не по-мексикански заедаю мескаль. Да, детка. Я очень добрый.
– Я, конечно, исчезну, – одновременно со словом «исчезну» Шон уселся рядом со мной, – вот только поглумлюсь над тем, что от тебя осталось…
Подозвав Мэтта, он взял у него еще один бокал, нагло набиваясь ко мне в собутыльники.
– А ты знал, да? – почему бы и нет? Он давно уже общается с Алфи куда ближе, чем я.
– Да, конечно! – Шон охотно закивал. – Не знаю, правда, о чем речь, но…
– Ты знал, что Алфи сошелся с этим уродом?!
Мэтт и Бекка заинтересованно уставились в нашу сторону, и я запустил в них лаймовой кожурой. Шон как-то сразу сник, хмуря тонкие брови, чуть заметно подведенные карандашиком.
– Допустим. А ты-то откуда узнал? Неужто Синеглазка сам признался, что соорудил у тебя на макушке ветвистые оленьи рога? В жизни не поверю…
– И не верь, – кивнул я, на две трети наполняя оба бокала. – Ты же знаешь Алфи. Мол, я тебе не врал, просто правды не говорил. Бла-бла-бла…
– Что, так и сказал?
– О чем ты? Он мне ни черта не говорил. Да о чем это я – даже не заметил, так был увлечен своим бой-френдом!
– Не ори ты так, – поморщился Шон, залпом допивая текилу. – Слушай, а чего ты ожидал? Что он вдруг воспылает к тебе безумной любовью? Никогда этого не будет.
Сказал это, и смотрит. Угрюмо так, жалостливо. Даже он меня жалеет… и это так мерзко…
– Алфи – умный мальчик, родом из страны снобов. Ты – неотесанный болван, притащивший свою задницу из трущоб Нижней Калифорнии. Он любит Пруста и красный вермут, а ты – журнальчики и чего покрепче. Я не буду продолжать? В общем, тебе там изначально ничего не светило.
– Я его люблю, понимаешь? – в очередной раз всхлипнув, я снова взялся за бутылку, которую мы уже ополовинили. – Я… просто я поступил глупо, пытаясь делать вид, что точно такой же независимый, как и Алфи.
– А, ну да, ну да. Друзья с привилегиями, никаких обязательств, – он кивнул, за неимением лайма грызя кожуру. – Даже если бы ты пару месяцев трахал его в качестве официального парня, то спустя эти пару месяцев точно так же обнимался бы с бутылкой, вот как здесь и сейчас.
Я решительно не понимаю: чем я так плох? Кроме того, что Пруста не читал.
– Почему ты так считаешь?! Неужели я настолько отвратный?
– Да нет, – передернув плечами, Шон неловко хлопнул меня по плечу. – Ты просто… глупенький, хорошенький мальчик, который никогда не сможет дать Алфи то, что ему нужно. Конкурентоспособность подобного товара с Блэкстоуном даже не обсуждается…
– Блэкстоун, Блэкстоун… Вечно, как смотрю на него, жду фразы типа «Бонд. Джеймс, блядь, Бонд». Как же бесит! Что в нем такого, что даже О'Нил повелся?
– Ну… Он очень… харизматичный, или что-то типа того, – Тейлор пожал плечами и тяжело вздохнул . – Если у мужчины есть харизма, ему уже не нужно быть красивым, умным и богатым, чтобы все от него сходили с ума… хм… Исходя из того, что Винсент – далеко не урод, не нищий и не даун… черт, надо уводить у Алфи этого мужика!
– Ага, конечно… На фиг ему крашенный блондин, когда есть натуральный? – я фыркнул. Потом снова фыркнул. Потом мы с Шоном слабоумно хихикали несколько минут. М-да… отличная текила, ничего не скажешь.
Вот текила премиум нас и сгубила. Хотя, правильнее будет сказать «срубила».
Бокал спустя нам стало очень весело. Два бокала спустя мы недоумевали, почему сидим и тухнем возле гетера и его бабенки, когда можно пойти и склеить какого-нибудь секси-бади. Распив остатки, клеить секси-бади мы передумали. Зря…
Итак, я опытным путем установил, что пол-литра текилы и пол-литра пива наутро дают интересный результат… И, что самое страшное, я отнюдь не про похмелье…

Здесь неуместна жалость,
за что, скажи, меня жалеть?
Пусть у меня нет шансов,
но я могу тебя развлечь…

Дитя ехдно, умно, жгливо и запасливо

3/3

Сухой воздух – он такой даже ночью, когда заметно остывает. Пружины матраса, скрипящие при малейшем движении; приглушенные голоса матери и тетки доносятся из кухни, оттуда же по воздуху чуть ощутимо тянет табачным дымом; глухо гудящие водопроводные трубы – этот звук прочно въелся в разум, слившись с тишиной в единое целое. Я сам – тощий четырнадцатилетний подросток, невидящим взглядом смотрящий в темноту. Всё саднит – кожа, губы, задница, внутренняя поверхность бедер, стертая о чьи-то джинсы. Так бывает, когда обслужишь трех-четырех клиентов практически подряд. Когда ты уже затрахан просто до неприличия, то кроме легкой физической боли не чувствуешь ничего.
Сегодня не случилось ровным счетом ничего. И дальше будет это же. То есть ничего не будет… Ни-че-го.
Кричи, Тори. Кричи что есть мочи. Дай пустоте отзвучать подобием чего-то материального. Преврати себя из нелепого существа в человека на несколько дурных, коротких секунд, пока что-то видишь, кроме темноты с ароматом сигарет; что-то слышишь, кроме монотонного гудения труб…
Этот жуткий сон кончился внезапно, а гудящие трубы обернулись похмельной тяжестью в голове. Святая Мария, в следующий раз убереги меня от распития текилы после пива! Ну пожалуйста!
– Эй, Руис… Тори! Ты как, жить будешь? – донесся до меня сомневающийся голос.
– Ну, типа, планирую… Хоть и не скажу, что сильно заинтересован, – помолчав пару секунд, я вскинул голову, вытаращившись на Шона. – Ты откуда здесь?!
– Я, в отличие от некоторых, коренной житель этого города, – язвительно отозвался тот, внаглую расчесывая моей расческой свою гриву, выкрашенную в желтовато-белесый блонд. – Что, совсем ничего не помнишь?
– Ни фига.
Я закатил глаза, пытаясь вспомнить вчерашний вечер. Отчетливо вспоминалась только беседа с Тейлором.
– Боже, я с тобой пил, – пробормотал я недовольно. Ответом мне было насмешливое фырканье.
Угу… мы задумали весело провести вечер. Шон задумал, а я был всеми руками «за» – не все же страдать под толстыми старикашками и одиноко дрочить на Алфи в силу отсутствия последнего?
Потом мы почему-то поехали ко мне. На такси. И чуть не довели таксиста до инфаркта… обжиманиями на заднем сиденье?! О нет. Сейчас инфаркт случится у меня!
– Я с тобой еще и целовался!
– А я – с тобой. Как видишь, еще не перерезал себе горло твоим бритвенным станком.
– А дальше… – я сел на постели. И тут же рухнул обратно, когда поясницу прострелило противной, ноющей болью.
Блядь, нет! Не может этого быть!
– О, нет. Нет! Нет, нет, нет! Я с тобой не трахался, ни в коем случае!
Шон промолчал. Я с остервенением вцепился в край одеяла, сжав так, что стало больно.
– Ты сам попросил, – нерешительно сообщил Шон, когда тишина стала совсем уж неуютной.
– Что?! Я не мог попросить о таком тебя!
– Но ты же это сделал! – рявкнул он раздраженно. – Зачем мне врать-то, придумай причину! Придурок… мать твою, да что я здесь до сих пор делаю?
– Вот уж не знаю! – игнорируя неприятные ощущения, я встал, взглядом пытаясь пропилить дырку в его физиономии. Шон упорно щурился в ответ, скрестив руки на груди.
– Ты, наверное, жутко доволен собой, – цежу сквозь зубы, занятый поиском какой-либо одежды в комнате. Уточнения тут не нужны, само собой – я был бы крайне умилен иронией ситуации, окажись я сверху, а не снизу.
– Я собой доволен почти всегда, – без особой уверенности отрезал Шон, – но мне не нужно лишний раз заниматься самоутверждением – тем более за счет того, что я поимел пьяного в доску придурка, который меня терпеть не может.
– Да мне на тебя вообще похуй! – воскликнул я, пытаясь влезть в джинсы и при этом не рухнуть на пол. Вроде бы и правду сказал, а прозвучало как-то невпопад…
– А тебе на всех похуй. Кроме себя самого. И Алфи – но это уже как следствие.
– Какое тебе дело?! – не выдержав, повышаю голос. Связки отзываются слабым протестом в виде легкого хрипа. – Не нужно меня жалеть, не нужно корчить из себя мать Терезу только потому, что я немного порыдал у тебя на плече и позволил себя трахнуть!
– Послушай-ка, милый! Давай начнем с того, что ни черта ты мне не позволял! – в несколько широких шагов Шон оказался рядом, замерев в паре футов от меня. – Я тебя не жалел. И жалеть не собираюсь – ты этого просто недостоин, гребаный эгоцентричный мальчик с парой пинт розовых соплей вместо мозгов! Ты гей, я в курсе, ага… Но, черт возьми, будь хоть немного мужиком, перестань оплакивать свою великую неразделенную любовь, словно какая-то истеричная девка, – он покачал головой. – Тебе не нужна жалость? Так перестань жалеть себя сам! Ходишь тут с видом выброшенного на улицу щенка, все ждешь, когда хозяин вспомнит про тебя.
С этими словами Шон прошел в холл, уже на ходу бросив:
– Вот только нахрена Алфи нужна такая глупая девочка? Можешь ждать и дальше. И жалей, жалей себя старательно – у тебя отлично получается!
Громко хлопнула дверь. Я стоял столбом возле кровати, с пальцами, словно бы прилипшими к пуговице джинсов; с тупой, не имеющей четких мыслей и очертаний ненавистью, больно отдающейся в области грудины. А в голове все то же похмелье, взывающее ко мне гудением проржавевших водопроводных труб.
Не зная, куда себя деть, иду на кухню. Там я обнаружил две кофейные чашки; одна была пустая, другая – полная и еще очень теплая на ощупь, почти горячая. Мне даже стало немного стыдно за то, что я так грубо себя с ним повел.
Алфи мог триста раз заявить, что мы не парочка… Зато он всегда готовит кофе. Вкусный, да…
Я все никак не мог сделать глоток. Мне почему-то сложно было выпить кофе, приготовленный не им…

***
И снова хождение по мукам – от улицы до улицы, от порога к порогу. Исчезла необходимость считать дни часами и минутами – все это безобразие слиплось в большой снежный ком, катящийся куда-то в неизвестность; что-то, похожее на лето, превратилось во что-то, похожее на осень. Нигде и никогда я не чувствовал ощущения своего места; теперь же меня и вовсе швыряло из стороны в сторону, как обрывок газеты несет порой в сточную канаву.
Я только пью, мешаю психоделики с секоналом в весьма загадочных сочетаниях, ржу как идиот, а потом плачу – тоже, в принципе, как идиот. Кого-то трахаю, кому-то даю, перед кем-то опускаюсь на колени; все это делаю, уже не разбираясь – где и с кем, а главное: зачем?
Действительно: зачем? Чтобы кончить? Но кончить я всегда могу и в гордом одиночестве. Кончить, до крови и онемения закусывая губу, чтобы удержать чужое имя, под видом стона рвущееся с языка. Кончить, представляя чужие пальцы, сжимающие мой член, скользящие по нему вверх-вниз, вверх-вниз…
Не должен думать о нем… Но хочу, хочу, хочу его!
Всего его хочу. Всего Алфи… чтобы он принадлежал лишь мне, был весь мой. Только мой, и ничей больше.
Моя жизнь не зависит от меня самого – только от одного человека.
Тебе должно быть противно, Тори.
И мне противно. Честно. В перерыве между отходняком и новым трипом мне чертовски противно. Но я ничего не могу изменить.
Почему-то мне часто снилась Тихуана, какие-то моменты, малозначительные детали из прошлой жизни. Моя прошлая жизнь… Это почему-то так плотно засело у меня в голове, что в какой-то момент я просто сорвался…
Звонил я Бридж уже из автобуса.

***
Тетушка Элена встретила меня вполне радушно. Мда… Еще бы ей не радоваться, я ведь постоянно пересылаю им с матерью деньги. Больше же некому – я в семье единственный мужчина, даром что нервный педик с сережками в ушах. Ну, на данный момент сережки пришлось снять, ибо в нашем квартале драгоценности могут конфисковать вместе с конечностями…
Элена, в отличие от Белл, никогда не была красавицей, так что в большой и светлой любви за двадцать баксов не особо преуспела, и работала в парикмахерской. Только ее усилиями я и не сгинул в темном переулочке еще раньше, чем пошел в начальную школу. Белл в ту пору была нарасхват, так что времени на присмотр за сыном у нее особо не было. Я в раннем детстве даже не понимал, что моя мама – она, а не Элена.
– Какой ты стал взрослый! – раз, наверное, в шестой воскликнула Элена, возясь с заваркой и чайником. – И красивый! Нет, ты, конечно всегда был такой хорошенький, но сейчас и вовсе красавец!
– Ты меня смущаешь, – фыркнул я, собирая порядком отросшие за год волосы в пучок, чтобы они не падали на лицо. – Мне порой кажется, что ты бы говорила то же самое, будь я жутким уродом.
– И говорила бы. Я же женщина! – она засмеялась, отчего морщинки в уголках глаз обозначились особенно четко. – Ты же ни черта не смыслишь в женщинах, племянничек!
– И слава Богу, я же гей, – я тоже засмеялся. В этой маленькой, скудно обставленной квартирке я почувствовал себя так расслабленно, как уже многие месяцы не чувствовал.
– Как ты там хоть? – Элена поставила передо мной чашку с крепким, почти черным чаем.
– Я? Да нормально… – не вижу смысла загружать тетушку своими проблемами – она принимает все слишком близко к сердцу. – У меня все хорошо, хоть и несколько… однообразно.
А между строк она прекрасно умеет читать.
– Бросал бы ты это дело. Неужели ты, как Изабелла, до старости собрался собой торговать?
– Да не получится, – я усмехнулся. – Большой город. Там не пользуются спросом старые задницы.
– И что ты будешь делать потом?
– Понятия не имею, – признался я. И Элене, и себе признался. Я не знаю…
Она тяжело вздохнула, нервно теребя хлопчатобумажную салфетку, лежащую на столе.
– Пошел бы ты учиться, Вики. Теперь у тебя есть такая возможность, верно?
– Универ? – я недоверчиво нахмурился. – Деньги-то у меня есть, да вот кому я там нужен, безмозглый мальчик из борделя?
Я же не Алфи, который даже самоуверенного мсье Бернарда мог задавить интеллектом. В университете-то учиться надо, а не только за него платить… вроде.
– Печально, что ты не хочешь даже попробовать…
Печально. У меня везде печально, куда ни плюнь.
– Попробовать я всегда могу, – ободрил я ее. Элена слабо улыбнулась.
– Ты никогда не хотел учиться, маленький засранец.
– Приласкала, – я покачал головой, прихлебывая чай.
Ночью, когда Элена легла спать, я сидел на низком подоконнике в своей крошечной комнате и курил, разглядывая то безлюдную улицу, то выцветшие, местами стершиеся чуть ли не до голых стен, бежевые обои, кажущиеся грязно-серыми в тусклом свете ночника. Недавно я снова начал курить, хотя два года назад бросил – Алфи не переваривал, когда от меня несло табаком; он сам никогда не курил и начинать не собирался.
Как ни странно, думать об Алфи мне сейчас хотелось меньше всего. Наверное, это потому, что я сейчас вернулся к той части своей жизни, на которую он не наложил отпечаток себя… И это неожиданно приятно – не думать о нем.
Не думать о нем постоянно…
Белл вернулась ближе к часу ночи, выдернув меня из этого расслабленного оцепенения.
– Сто лет не приезжал – и тут вдруг объявился! – воскликнула она, когда с обниманием и пачканием моего лица пунцовой помадой было покончено.
– Тихо ты, – засмеялся я. – Тетушку разбудишь.
Она отступила на шаг, с интересом оглядывая меня.
– Боже мой, как же ты вымахал! Какой красавец!
– Вы с Эленой один и тот же текст разучивали?
– Вредина. Дай мамаше порадоваться!
Я смотрел на нее ничуть не менее внимательно. Мать у меня очень красивая, в свои сорок выглядела весьма молодо и имела шикарную фигуру; ее портила разве что некоторая потасканность, которую я научился замечать по роду деятельности и которая была отличительной чертой проституток со стажем.
– Ну, рассказывай, что ли, чего у тебя стряслось, – велела Белл, садясь рядом и вытягивая сигарету из лежащей на полу пачки.
– С чего ты взяла? – я попытался оказать сопротивление, но понимал, что без толку – Белл была не из тех людей, которых легко провести.
– Святая Мария! Сто лет ты не объявлялся в этой гребаной помойке, а тут вдруг приехал безо всякого предупреждения. И глазки такие замученные, будто тебя с недельку тематические ребята снимали.
А почему бы и не рассказать? Я могу говорить с ней не только как с матерью, но и как с этакой всепонимающей циничной шлюхой, что в данном случае даже более предпочтительно. И я с чистой совестью выложил ей свою историю. Глупую, нелепую, сумбурную историю о том, как влюбился в парня с туманного Альбиона… и как потом этот парень забыл о моем существовании. Вычеркнул меня из своей жизни так решительно и небрежно, как вычеркивают цифры в лотерейном билете.
– Дурак ты, Вики, – Белл неодобрительно покачала головой. – Запомни на будущее – не связывайся с богатенькими мальчиками, ты не по их амбициям слеплен. Это порой еще хуже, чем спутаться с клиентом.
– Больше не буду, спасибо, – с сарказмом заверил я.
– Я же прекрасно вижу, что ты еще на что-то надеешься. Так вот – зря. Ты ему не ровня, этим все сказано.
– Но неужели любовь значит меньше, чем воспитание и происхождение? – сам не знал, что я такой идеалист.
– Любовь? – Белл хрипло засмеялась. – Забудь это слово. Оно существует чисто для благовоспитанных юношей из британского колледжа. Как бы… в чем вся разница? Он может искупаться в грязи, а потом снова стать белым и хорошим. А ты… ты в этой грязи рожден, – она отвела взгляд. – Прости, что я тебя родила. Негоже это – нищету плодить.
Белл очень часто просила у меня прощения за то, что родила меня. Резонно, да – в конце концов, я вырос в нищете, с малых лет торговал собой, и в результате по-прежнему этим же и занимаюсь. Но мой ответ остается прежним:
– Не за что, мам. Я никогда не жалел об этом.
Белл кокетливо приосанилась.
– Неприлично столь юной и красивой девушке иметь такого взрослого сына!
– Ой, передо мной-то не выпендривайся. Я прекрасно знаю, сколько тебе лет.
С ней весело, как и всегда. Даже разговор об Алфи не угробил мое настроение окончательно.
– Скажи честно, – она встала и замерла рядом со мной, неторопливо поглаживая меня по голове, – он тебя привлек только потому, что блондин.
– Не зная его, сложно понять… Алфи… он просто потрясающий. Даже испытав на себе его кошмарный характер, я не хотел бы, чтобы он был хоть немного другим, – подумав, я уже более бодрым голосом добавил. – Черт, а ведь правда – потому что блондин!
В этом была немалая доля правды – в мексиканском городке подавляющая часть людей – латиноамериканцы, то есть смуглые и темноволосые. Белые люди долго были для меня приятной глазу экзотикой.
– Заруби себе на носу, Вики: блондинов много, а ты у меня один, – назидательно произнесла Белл, чмокнув меня в лоб.
За столько лет в Сан-Франциско я уже и забыл, как сильно люблю свою мать.

***
Все выходные я бродил по городу, дыша сухим воздухом; влажным он был только на побережье. Казалось, даже мыслей никаких в голове не осталось, все ветром вынесло и развеяло по пыльным дорогам. Белл и Элена озабоченно переглядывались, но я ловил эти взгляды только краем сознания, пребывая в загадочном, похожем на транс состояние.
Вернувшись воскресным вечером в Сан-Франциско, я смог по-новому оценить его свежесть, свободу… ну, еще небоскребы и викторианские дома, само собой.
Все казалось совершенно другим, и это наводило на мысли, что я действительно могу начать все с чистого листа, могу выбраться из грязи, могу чего-то добиться в жизни, могу…
Могу жить безо всяких блондинов с манией величия. Да! Моя жизнь вовсе не должна быть замкнута на одном человеке; тем более на человеке, которому я безразличен.
Я смогу. Я должен доказать себе, что я сильнее каких-то ненужных чувств. Я…
Я вижу знакомую фигурку, сгорбившуюся под дверью моей квартиры, и все мои грандиозные планы летят к чертовой бабушке вместе с рассудком. Да какое там «летят»? Я уже и забыл, о чем думал…
Вернулся?
– Алфи? – недоверчиво зову его. Алфи встает и подходит ко мне. Близко подходит, настолько близко, насколько нужно для того, чтобы вконец угробить мой самоконтроль.
– Алфи, – эхом откликается он. – Я имел наглость вернуться… и какая-то часть моей души хочет, чтобы ты гнал меня пинками.
– Идиот! – не задумываясь о таких бесполезных в моей жизни вещах, как гордость и чувство собственного достоинства, сгребаю его в охапку. – Я же не могу… не могу, слышишь? Не могу гнать тебя… А ты пользуешься, скотина…
– А я пользуюсь…
Вернулся… Вернулся!
Чувствуя себя таким безумным и счастливым, я кое-как открываю дверь, дабы не шокировать соседей, имеющих привычку некстати высовываться из своих норок на любой посторонний звук. Аккуратно затягиваю внутрь Алфи, закрываю дверь, после чего с чистой совестью впечатываю его в дверь и целую, не веря, что это происходит на самом деле. Я не хочу сейчас выяснять, почему он ушел, почему вернулся… и не могу. Я слишком счастлив, что ему на меня не наплевать.
– Ты же вернулся, правда? – шепчу я по-детски наивный вопрос.
– А что, не похоже? – так же тихо переспрашивает.
– Насовсем вернулся?
– Насовсем, – после секундной заминки произнес Алфи одними губами, и улыбнулся. Его улыбка по прежнему красивая… Но теперь она кажется мне какой-то другой… какой-то пьяной, небрежной. Да и вообще, он был какой-то неестественно бледный, уставший… Не такой. Быть может, я просто отвык от него за все это время?
Продолжить эту мысль я не смог – мыслей как таковых в моей голове попросту не осталось. Одно лишь абсолютное, почти животное желание обладать тем, что было мне предложено…
– Только не оставляй меня… – была моя последняя связная фраза. – Не оставляй меня, mi amore… Пожалуйста, не оставляй никогда больше…

***
Признаться, я здорово занервничал, проснувшись и не обнаружив Алфи рядом с собой. Быстро одевшись, я вышел из спальни, уже готовый нестись черт знает куда. Оказалось, панику поднял рано – Алфи сидел в гостиной на диване и с меланхоличным видом пил кофе. На журнальном столике предусмотрительно стояла еще одна чашка. Для меня… Дебильно улыбаясь, я опустился рядом с О'Нилом, обнимая его и утыкаясь лбом в мягкие светлые волосы.
– Доброе утро.
– Угу. Доброе, – невозмутимо отозвался Алфи. – Пей кофе, а то он и так уже остыл.
– Блин, ну никакой романтики. Я к нему с чувствами, он мне про кофе!
– Чувства остывают не так быстро, – с кривой усмешкой заметил он, протянув мне чашку.
Тоже верно. Чмокнув его в щеку, я соизволил-таки взять чашку с блюдцем – уронит еще, знаю я его.
Кофе был какой-то странный – горький, с большим количеством сахара и странным привкусом. Но я быстро опустошил чашку, не особо обратив внимание на вкус. Ведь Алфи снова варит мне кофе…
Он снова со мной.
– Я боялся, что ты снова от меня сбежал, – засмеялся я, отставив чашку и снова вцепившись в него. – Или что ты мне вообще приснился.
– Как видишь, я вполне материален, – Алфи нерешительно сжал мою руку в своей. – Я же сказал, что не уйду.
Я не могу в это поверить… Просто не могу. Как же Блэкстоун? Они же выглядели такими… такими…
Такими нелепо влюбленными? Такими увлеченными друг другом?
Ладно. Я не хочу думать об этом сейчас, также как и не хочу выяснять отношения с утра пораньше. Алфи здесь, со мной. Остальное пока пусть отойдет на второй план…
Какое-то время мы с ним болтали о всякой ерунде, старательно сглаживая все острые углы. Он рассказывал что-то про Фиону и Тейлора, я – про поездку в Тихуану, которая теперь казалась мне очередным сном…
Это длилось до тех пор, пока я не понял, что жутко хочу спать. Странно… еще ведь и десяти утра нет… когда я встал, спать абсолютно не хотелось.
– Знаешь, Алфи… твой кофе, по-моему, возымел обратный эффект.
Он ничего не ответил. Тело слушалось меня с все меньшей и меньшей охотой; не выдержав, я отодвинулся от Алфи и сполз вдоль спинки дивана.
– Черт… что же за чудо-кофе такой?
– Он был без кофеина, – голос Алфи дрогнул. Встав с дивана, он опустился на пол рядом со мной, так, чтобы видеть мое лицо. – Тори, ты такой дурак…
– Что… что все это значит? – едва выговариваю эту короткую фразу. Смаргивая слезы и лихорадочно мотая головой Алфи закусил губу.
– Почему ты простил меня за какие-то тридцать секунд? Почему не велел убираться на хуй?!
– Потому что… я люблю тебя, – пытаюсь улыбнуться, но губы словно резиновые, тут же норовят принять исходное положение.
– Мне так жаль, Тори… Мне чертовски жаль, что ты любишь такого ублюдка… Я не верю, что он мог сделать мне что-то плохое… Быть может, потому, что уже ни черта толком не соображаю?
– Ты… Алфи… ты лучше всех… Лучшее, что было в моей жизни… – вяло пытаюсь разуверить Алфи в его ублюдочности.
– Замолчи… замолчи… Я – худшее, что было в твоей жизни. Я тебе столько раз делал больно... а ты все равно прощал… Ну почему, почему ты все прощал?! – он всхлипнул, вытирая лицо рукавом рубашки. А я… я не могу поверить, что он меня чем-то отравил.
– За что?.. За что, Алфи? – что ж… поверил. Но не понимаю, не могу понять!
– Ни за что… – дрожащим голосом отозвался Алфи, пытаясь взять себя в руки. – Так просто надо…очень надо… Можно, я не буду говорить? Я не хочу делать тебе больно…
– Хорошо… – кое-как сжав пальцы на его ладони, покладисто киваю. – Все так… так, как ты… хочешь… Ты только не оставляй меня… пожалуйста…
– Я не уйду, – не вставая с пола, он одной рукой обнимает меня, положив голову мне на грудь. – Я же обещал…
Всегда такой невозмутимый, сильный духом, Альфред О'Нил сейчас плачет… здесь, рядом со мной… а сам я засыпаю, не в состоянии до конца осознать, что больше уже никогда не проснусь…
– Я люблю тебя… Я так тебя люблю, О'Нил… – пробормотал я каким-то чудом. Он поднял голову. Лицо у него было заплаканное… но все равно красивое… да…
– Я тебя тоже люблю, Тори… какой-то частью своего сердца я не мог тебя не любить.
– Знаю… – да, знаю. – Но я… мне этого было мало… Ты… ты мне весь был нужен… А ты… не мой.
– Прости меня. Это действительно так, и я не могу ничего с этим сделать…
Я кивнул… или мне просто кажется?
– Я… закрою глаза. Только на секунду… и сразу же открою. Ладно?
– Ладно, – Алфи кивнул и улыбнулся… болезненно, тоскливо... Но это была его улыбка…
Теперь я могу закрыть глаза…
Время действительно лучше всего мерить секундами. Я… я просто никак не мог понять, какие же они… длинные… эти секунды…

Никто уже не сможет
предотвратить мою беду.
Похлопай мне в ладоши
когда я снова упаду...

Дитя ехдно, умно, жгливо и запасливо

– Услышь мою молитву: к тебе придет всякая плоть. Вечный покой даруй им, Господи, и вечный свет пусть им светит…
Я смотрел на закрытый гроб, словно бы загипнотизированный. Тот факт, что в дурацком деревянном ящике лежит Викторио, упорно не воспринимался мозгом.
Скашиваю глаза в район своего левого плеча; рядом виднелась взъерошенная белобрысая макушка. Внешний вид Алфи пробудил ото сна мою совесть, заставляя пожалеть о том, что я назвал бедняжку подлой эгоистичной мразью. Он выглядел ужасно: болезненно бледное лицо, такие же бескровные губы, синеватые круги под запавшими глазами. Черный костюм только подчеркивал его полуживой вид, и даже белая рубашка под пиджаком не спасала. Хотя, чего уж там? Ему сейчас явно все равно, как он сейчас выглядит.
– Труба, разносящая чудные звуки, через места погребения созывает всех к трону. Смерть оцепенеет и природа. Когда восстанет творение, ответит судящему…
Нас тут раз-два и обчелся – у Руиса было не так уж много друзей. Мать Тори не смогла приехать – ее сестра лежала в реанимации; у нее случился инфаркт, когда она узнала о смерти племянника.
Ближе всех к гробу стоит Бриджит – неприлично короткое черное платье, рыжая грива растрепана в беспорядке, темные очки то и дело норовят сползти на кончик носа. Темные очки в дождь… Я же прекрасно знаю, что она просто не хочет показывать нам свои заплаканные глаза, не хочет показывать свидетельства своей слабости; того, что она человек в той же степени, в какой и мы, простые смертные. Она любила Тори. Жалостливой, сварливой любовью, какой некоторые матери любят своих непутевых детей.
– Помни, Иисусе милосердный, что я причина твоего пути, чтобы не погубить меня в этот день. Ищущий меня, ты сидел усталый… – монотонно читал священник. М-да… стоит лишний раз подумать о кремации и пользы для экологии. И никакого траура по поводам и без…
Мы шесть лет терпеть друг друга не могли и в итоге переспали. Фееричное кино, что сказать… Но почему у меня такое ощущение, что я потерял кого-то безумно для меня значимого?
Но ведь… я ничем бы не смог ему помочь, так? Этот придурочный пацан просто утянул бы меня следом за собой, вот и все. Знаем мы, как это бывает – срастешься так прочно и безвыходно с другим человеком, как всякие там Алфи и Блэкстоуны, и начинается хождение по мукам с постепенной ликвидацией здорового эгоизма…
Отношения, блядь – кто-то это так именует.
Бриджит сказала нам, что Руис умер, не рассчитав дозировку секонала… но как можно не рассчитать дозировку препарата, который принимаешь годами, попав в прочную зависимость? Фигня это все. Каждый наркоман точно знает, какая доза ему нужна, а глупый Тори просто не рассчитал дозировку О'Нила, вот и все. По крайней мере, мне кажется, что он покончил с собой, причем сделал это именно из-за него. От подобных мыслей на какое-то мгновение хочется взять и придушить моего сахарно-белого, как кокаин, дружочка Алфи; но вот он, стоит рядом, с дрожащими губами и тусклыми-тусклыми глазами, и я прекрасно понимаю, что он уже получил сполна.
– Я воздыхаю подобно преступнику: вина окрашивает мое лицо. Пощади молящего, Боже…
Алфи внимательно слушает священника; такое впечатление, что в «Реквиеме» он слышит что-то свое, по его щекам то и дело ходят желваки, смотрящиеся странно на тонком, изможденном лице. В его глазах было столько боли, расширяющей зрачки, затопившей радужки еще только созревающими слезами, что мне ничего не оставалось, как пожалеть его, хоть я и стараюсь жалеть по возможности реже. И простить эту кровь, волей-неволей оказавшуюся на его руках…
– Вечный покой даруй им, Господи, и свет непрерывный пусть им светит.
Заупокойная месса была закончена. Двое рабочих опустили гроб в могилу, после чего взяли лопаты.
Это конец. Окончательный и бесповоротный.
Звук, с которым первая горсть земли ударяется о дерево гроба, надолго отпечатался в моей памяти. Как и образ Викторио Руиса, которого я знал большую часть времени – веселый, легкомысленный парень с белозубой улыбкой, блестящими темными глазами и классическим отсутствием умных мыслей на красивом лице.
Клоун. У таких людей-клоунов жизнь традиционно нелепая, вне зависимости от того, радостная ли, или же печальная. Но без этих радостных и печальных клоунов наша жизнь была бы совсем не такой, как надо.
Хотя, вполне возможно, что я просто становлюсь сентиментальным идиотом к четвертому десятку лет.

***
Разрозненной толпой мы брели вдоль кладбищенских аллей к воротам. Я шел один – Алфи перекочевал с моих рук на руки к мадам Фонтэйн, которая была всерьез озабочена его состоянием. Они шли впереди, и я мог слышать обрывки их разговора – когда вообще что-то слышал, разумеется.
– Перестань, милый, – в голосе Бридж, обычно вкрадчивом и тягучем, сегодня звучит какой-то едва слышимый надлом. – Ничего уже не исправишь, к сожалению. А я бы рада…
– От тебя ничего не зависело, – слабым, полуобморочным каким-то голосом возразил Алфи. – Это моя вина.
– Да ни черта подобного. Если бы не я… не мы с Сэмом, то тебя бы здесь могло и вовсе не быть.
Не совсем понимаю, при чем здесь мистер Верджер. Да и понимать особо не хочется, вместо положенного любопытства было лишь его жалкое подобие.
– Это целиком и полностью на нашей с ним совести.
– «На нашей». Прелестно, – и лишь отголоски его привычной язвительности. Бриджит вздохнула.
– Было бы несправедливо перекладывать всю вину на Сэмми.
– Было бы справедливо выцарапать этой сволочи глаза.
О-о… лихо – сказать такое про Сэма. И ведь выцарапал бы, не поглядел бы, кто перед ним стоит.
– Перестань. Я считаю, что он сполна загладил вину за свой проступок, – не знаю, о чем она говорила, но особой уверенности не слышалось. – Он надеется, что ты его все же простишь.
Внезапно Алфи затормозил. Мне показалось, или он едва держится на ногах?
– В чем дело? – обеспокоенно спросил я. При более пристальном рассмотрении стало заметно, что у него действительно ноги подкашиваются, а лицо и вовсе посерело, оттенком напоминая неотбеленный хлопок. Не обращая на меня никакого внимания, он смотрел на Бриджит. А потом засмеялся – тихо так, немного неадекватно.
– Бог простит, Бридж! Религия возникла с целью последующего создания индульгенции, я в этом почти уверен! – дрожащим голосом воскликнул он и картинно перекрестился. – Как там, то бишь? О, справедливый судья мщения… сотвори дар прощения перед лицом судного дня…
Резко, судорожно выдохнув, он вцепился в мою руку.
– Алфи… Эй, Алфи! – я приобнял Алфи за талию, не без оснований опасаясь, что он сейчас рухнет на землю и в кровь разобьет лицо. – Что с тобой такое?
Беспомощно вцепившись в меня, О'Нил вскинул голову. Над его верхней губой выступила испарина, а взгляд был расфокусирован. Вкупе с его поведением это начинало смахивать на горячку.
– Я воздыхаю подобно преступнику… вина окрашивает мое лицо. Пощади молящего, Боже… – лихорадочно шептал он, все сильнее кренясь вперед.
– Бридж!.. – в панике позвал я.
– Вижу. Ты побудь с ним, а я сейчас.
Достав телефон, Бридж отошла на приличное расстояние от меня. Это значит, что звонит она явно не по номеру девять-один-один.
– Я тоже хочу умереть, Шон… Я так хочу умереть, – все так же сумбурно пробормотал Алфи. – Да кто мне даст?
– Вот именно – никто! – возмутился я. – Алфи… скажи, что с тобой?
Но он уже не ответил, потеряв-таки сознание. Я вздохнул, прижимая его крепче к себе. Вот ведь горе луковое… как можно было довести себя до такого состояния?
Еще один клоун. Скорее печальный, чем веселый. Ломко-траурный, тонкий, порочный и лживый… но в какой-то степени клоун.
Выходит, у них с Викторио все же было кое-что общее…
~Fin~

Дитя ехдно, умно, жгливо и запасливо