Наша с ним история началась уже давно, когда я и представить себе не мог, что всё это означает на самом деле.

В одной из первых жизней мне выпало быть его отцом.

Через несколько дней я собирался жениться во второй раз. Моя невеста была молода, красива, рыжеволоса и чертовски умна, что для женщины тех времен было огромной редкостью. Я её боготворил и жил только предстоящим событием. Уже были готовы её подвенечное платье и мой свадебный костюм.

А за два дня до свадьбы, ночью, когда я отдыхал, ко мне зашел сын. Он был необычайно взволнован. Я спросил его, в чем дело, но он не ответил.

Именно тогда он и заколол меня кинжалом. Последнее, что я успел заметить — как в его глазах стояли злые слезы.

Две девочки за соседними партами.

Софи протягивает мне книжку и каждодневный бутерброд с мясом. Она всегда отдает мне половину, сколько бы не взяла с собой. И всегда старается чем-то помочь, подсказать — дает свои домашние задания, объясняет, если я чего-то не смогла выучить. Никогда не понимала, зачем ей, умной, лучшей ученице, возиться со мной.

Она считает, что мы подруги.

Мне всё равно — она никогда мне особо не нравилась, но её помощь я принимаю. Без неё мне нормально не закончить школу.

Потом мы переезжаем, и Софи пишет письма. Ни на одно из них я не отвечаю.

От ярости я в клочья рву свою работу — целую пачку листов. Всё прахом, совершенно всё! Я работал над этим проектом двенадцать лет, я потратил на него почти всё фамильное состояние, продав особняк, драгоценности, заложив всё, что только можно. Я возложил на него все свои стремления, все чаяния… Для чего? Для того чтобы какой-то нахальный юнец вырвал у меня из-под носа заслуженную награду?! Эта премия должна по праву принадлежать мне. Мне, а ему!

Когда на вручении объявили, что гран-при уйдет этому мальчишке Биргиссону, за — внимание! — «величайшие заслуги в науке», я не знал, куда мне спрятать глаза от стыда.

Я понимал, что второго такого открытия мне уже не сделать. Мой единственный шанс был безвозвратно упущен.

И, когда Биргиссон говорил за кафедрой свою благодарственную речь, я готов был поклясться, что смотрит он только на меня.

В его взгляде были неприкрытая радость и торжество.

Отчаянный взгляд женщины на платформе метро. И створки вагона, захлопывающиеся перед самым её носом.

Больше я её никогда не видел.

Это была одна из моих немногих счастливых жизней.

Экспериментальный исследовательский институт для умственно отсталых детей. В моей группе семь ребят и две девочки. Моя задача — давать им разные задания, тесты, следить за ними и, по возможности, обучать. А также, делать непрекращающиеся анализы и проводить терапии. Многие из которых были новаторскими, а посему, незаконными.

У всех этих детей не было родителей.

В мою группу, как самую маленькую, определили мальчика по имени Джереми. Ему было тринадцать лет, но развитие едва достигало пяти. Он был очень добрым ребенком, ласковым и послушным, но требовал постоянного внимания. Если его оставить надолго, он моментально замыкался в себе и мог месяцами даже не разговаривать. Я был с ним почти неотлучно.

Через полгода меня перевели в другой город, на более серьезную работу в лабораториях. Несколько месяцев спустя я вернулся, чтобы проведать своих ребят, и узнал, что Джереми умер.

Я завела себе любовника для того, чтобы досадить своему мужу, который обращал на меня внимания едва ли не меньше, чем на собаку.

Какие были причины у Себастьяна спать с замужней женщиной на пять лет старше, я не знаю. Он был со мной очень долго, почти восемь лет. Ему тоже было весьма удобно — я была богата и обеспечивала все его прихоти. Каждый из нас имел свою выгоду из этих отношений.

Я отделалась от него под предлогом, что муж всё узнал.

Я всегда его терпеть не мог.

Он был гораздо лучшим воином, чем я — более умелым, проворным, сильным и, чего уж там, красивым. В то время, как я был еще очень молод и неопытен. По сравнению с ним, конечно.

Не знаю, по каким причинам, но меня взяли в личную герцогскую охрану. Хотя нет, если подумать — знаю. Герцог всегда был неравнодушен к молодым мальчикам. А отказывать герцогам у нас не принято.

Мы с ним всегда бились в одном отряде, рядом, плечом к плечу. Мы научились биться в паре так, как не мог никто другой. Но во время одной из битв во Франции меня ранили. Как оказалось, смертельно. Я это почувствовал сразу, как только плоть расступилась под натиском железа.

Он вытащил меня с поля битвы, он был со мной всё время и как мог, поддерживал моё здоровье, пока корабль возвращался в Англию.

Я умер дома, на своей земле.

...Я его терпеть не мог, но сделал бы для него то же самое.

Он был шлюхой. Я — тоже. Только он, в отличие от меня, продавал тело. А я был слугой костлявой дамы.

Его звали Юлиан, и он был совсем мальчиком.

Он умел искусно доставлять удовольствие, и я ходил к нему около года. Юлиану со мной тоже было хорошо, и я видел, каким тоскливым взглядом он провожает мою богато отделанную карету. Я не испытывал к нему никаких чувств, но, повинуясь какому-то извращенному чувству ответственности, я выкупил его.

Просто пришел однажды и положил перед ним мешочек с деньгами.

— Это тебе. Еще один такой я оставил твоему хозяину. Ты теперь можешь идти, куда тебе вздумается.

Он долго молчал, закусив губу, а потом швырнул деньги мне в лицо.

Больше я не приходил в тот бордель.

Обо всем этом я помнил каждую минуту, раз за разом спасая его шкуру в Хогвартсе, наблюдая за ним и гадая, почему этот в раз всё сложилось наиболее сложным образом.

Я никогда до этого не был волшебником, и от меня никогда не зависели переломные моменты в войне.

Он никогда до этого не был героем.

Что мы должны были сделать на этот раз?

Очевидно, мы всё же не поняли чего-то, не додумали, не почувствовали, раз судьба в каждой последующей жизни с упорством нас сталкивала.

Одно, правда, я знаю точно — мы никогда не были равнодушными по отношению друг к другу.

Но никогда и не любили друг друга.

Возможно, именно это — тот кармический урок, который мы никак не можем выучить, раз за разом спотыкаясь о собственную гордость.

Возможно, именно поэтому мы и не можем найти покоя каждый по отдельности.

А я за эту жизнь устал так, как не уставал за все предыдущие. Мне уже ничего не нужно. Я хочу только покоя. Длинные однообразные годы покоя… Я не буду ничего менять или строить. Оставлю это на следующий раз.

Именно поэтому, когда он подошел ко мне, не слишком уверенно, но с явной решимостью, и предложил разделить всё это на двоих, я холодно проронил, очень надеясь на то, что фраза прозвучит так, как надо:

— Не в этой жизни, Поттер.

А «всё это», надо понимать, был окружающий мир, куча наших общих проблем и, в конце концов, жизнь.

Это и правда был отказ. Оскорбительный в своей небрежности, грубый и выражающий совсем не то, что я имел в виду на самом деле. Но он не огорчился, не исчез из моего поля зрения в тот же миг. Наоборот, его глаза округлились в какой-то догадке.

— Ты ведь так ничего и не понял? — он смотрел на меня внимательно, как никогда.

Я молчал. Что я мог ответить на подобный вопрос?

Гарри долго в меня вглядывался — так долго, что я хотел уже развернуться и уйти.

— Знаешь, а ведь все эти чертовы жизни я любил тебя.

Я по-прежнему не проронил ни слова. Мне нечего было ему сказать.

Он хмыкнул.

— Тогда я дождусь следующего раза, будь уверен.

…Я смотрел на цепочку следов в размытой от дождя земле, и думал о том, что он, оказывается, всё знал.

Причем, похоже, что всегда. И каждый раз, круг за кругом, возвращался в мою жизнь.

А я действительно ничего не понял.